Люди часто сетуют на то, что искать иголку в стоге сена - дело неблагодарное ...но почему? Ведь если перебирать соломинку за соломинкой, перекладывая её из одной кучи в другую, найти иголку - всего лишь вопрос усидчивости. Ну а чем маленькая скважина – не иголка, а темнота – не стог сухого сена?
Ключ повернулся всего один раз, как нож в масле: не создавая ощущения соприкосновения с потусторонним механизмом. После чего надломился, превратился в грязную пыль и рассыпался сквозь пальцы охотника облаком пыли.
Магии было так много, что от неё уже начинало тошнить… А потом её стало ещё больше.
Первыми неладное почувствовали светлячки… Их зеленоватое сияние стало вибрировать, как пламя восковой свечи, пощекоченное сквозняком. Встревоженно, они принялись кружить над растекшейся по плитам воде, то приближаясь к ней, то отдаляясь. А вода утекала, и никто этого не замечал: ни Гавис, увлеченный поиском дырки в стене; ни Тхар, с интересом рассматривающий найденный клинок:
Не преувеличением будет сказать, что это был самый удивительный меч, какой бородатому отшельнику доводилось держать в руках. Добротный клинок, изящный, острый, идеально ровный… Настолько идеально, что утратились даже малейшие признаки естественности. Чувствовалось, что сделан он был рукой мастера, который знал, как должен выглядеть добротный клинок. Но больше о клинках не знал ну ничегошеньки.
А вода тем временем, под настороженное жужжание насекомых, под звук осыпающихся пылью прутьев, ускользала. По щелям и трещинам в напольных плитах, она стекала к центру комнаты, к толстым корням, обвивающим металлический доспех.
Но загнанные под землю путники до сих пор этого не видели: они смотрели во тьму открывшегося прохода, пытаясь выгадать, в какую бездну могут вести эти неровные ступени. И лишь теперь, столкнувшись лицом с непреодолимой завесой густого мрака, они вспомнили о светляках.
Обернувшись, удивительную картину обнаружили они за своими спинами: рой стрекочущих насекомых принялся кружить над увитым телом в центре залы, впервые достаточно ярко её освещая. Столь ярко, что было видно последнюю струйку влаги, исчезающую под павшим воином. И затем, раздался скрежет металла…
Тхар и Гавис наблюдали за происходящим, как завороженные: сперва дрогнула латная перчатка… Затем дёрнулся наголенник… И вскоре весь доспех содрогнулся, из щелей забрала просочился сгусток туманна, а металл утратил блеск, покрывшись слоем инея. Оцепенение сковало мужчин, как сковали корни металлического рыцаря, пытающегося вырваться из их цепкого объятия. Рой горящих насекомых устремился вниз, покрыв собою ветви корней, словно пытаясь помочь им выдержать натиск пробудившегося. Несколько светляков отделились от братьев и ринулись к застывшим охотникам: облетели их два раза, просвистели мимо их ушей и устремились во тьму.
Молодой варг мог поклясться, что слышит новые слова в трели… “Жечь!”,  “Не дать!”, “Увести!”…

Меч вошел в землю на добрую пядь. Шлем же отлетел на целую сажень. Внутри доспехов был лишь туманный хлад, но хлад одушевленный: то просачивающийся наружу, то заползающий вовнутрь.  Стоя вблизи, Тхар видел, как мёрзли корни… Те, что были поменьше, с треском обламывались; другие, на которых потрескивали жужжащие светляки, как будто сильнее стиснули холодный, обледенелый, неспокойный металл. Обезглавленный продолжал борьбу.

С тем же успехом Гавис мог попытаться осушить факелом озеро или растопить струёй ледник… В одночасье полыхающая пламенем рубаха погасла, и ещё прежде, чем молодой охотник успел осознать это, с добрую половину не изъеденной огнём материи затвердела, покрывшись толстой коркой льда.
Но вот кому инициатива лучника действительно досадила, так это жукам. Толи потревоженные, толи напуганные пламенем, с дюжину стрекочущих насекомых отпустило корни и напало на надоедливых двуногих, жаля их руки и любые открытые места, оставляя на коже многочисленные ожоги. “Прочь!”, “прочь!”, “прочь!”, слышал варг их монотонную трель.

С тем же успехом Тхар мог протыкать мечом пустой бочонок: сталь не находила никакого сопротивления внутри доспехов, они, и в этом не могло быть более никаких сомнений, были пустыми. Ну, не совсем пустыми... Какая-то мерзопакостная чертовщина в них всё же завелась, и сейчас она со всей присущей её мерзопакостной сущности неистовостью пыталась вырваться. Но куда там: толстые корни держали крепко, пока ещё держали.
Раздался глухой звон, и шлем, что валялся в доброй сажени, немножко сократил расстояние... Будто чья-то невидимая рука подкатывала его поближе.
На вытащенном из земли лезвии меча блестела корочка льда. Руки охотника покраснели от ожогов, которые начинали всё неприятнее болеть, а треклятые насекомые продолжали жалить, пытаясь даже заползти под одежды.

Нырнув во тьму, вы положились на свою интуицию…  А может быть, доверились стрекочущим жучкам, пульсирующим светом в редеющей мгле ступеней, уходящих квадратной спиралью вниз, ибо нырнув во тьму, вы нашли путь к источнику света, растекающемуся всё ярче за каждым следующим поворотом.
Не утраченная бдительность приносила плоды: потрескивание сухих веточек и поленьев, запах горящей древесины, дрожащий свет пылающего пламени… Кому, как ни вам, безошибочно распознавать их, даже столь глубоко под землёй?
Последний поворот привёл вас в очень маленькую, круглую комнату, наполненную ярким светом. Корни нашли своё место и здесь: извиваясь, они раскололи каменные плиты, протиснулись сквозь щели и трещины; белые камнеломки сплелись, увивая изломанные стены.
Нашла здесь своё место и магия, ибо была в этой комнате самая волшебная в мире дверь. И вылита она была из металла столь гладкого, что смогли бы вы увидеть в ней свои отражения, да не увидели б. Потому что не отражала она ни летающих в листьях аконита насекомых, ни комнаты круглой; и хоть и была она закрыта, дверь эта, глядели бы вы, словно не на неё, а сквозь неё. И увидели бы вы тогда звёздное небо ночное, широкую серую пустошь, горящее яркое пламя костра, и, что чуднее всего…
Но не будем забегать вперёд: не увидели вы, пока, ни комнаты круглой, ни двери волшебной, ни мира за нею или в ней самой. А услышали то, что чуднее всего, потому что бдительность не утратили, и прежде, чем совершить последний поворот, остановились, чтобы послушать. И было это что-то голосами.
- М-м-м-мне к-кажется, я к-кого-то слышал, М-маркус...
- …Она.
- Н-н-нет, н-не она… Он-на тихо ходит. ЭЙ! Т-ТАМ ЕСТЬ К-КТО?!

Отредактировано Гвейн (08-06-2013 18:22:46)

Вплотную к двери, почти прислонив к ней кособокое ухо, стоял прислушивающийся заикающийся… Когда отшельник вошел, он неловко отскочил на пару шагов, а потом подвинулся чуть в сторону, чтобы свет костра из-за его спины осветил пожилого охотника… В отражающемся от стен круглой комнаты свете, Тхар тоже мог его разглядеть:
Наверное, так выглядит человек, которого пытался вылепить из теста абсолютно безнадёжный скульптор, которому в жизни не посчастливилось ни разу увидеть человека собственными глазами, и который имел весьма смутные представления о том, что такое тесто. Потому что, если этот человек и был вылеплен из теста, то из такого, которое растеклось и подошло неравномерно с разных боков. Неравномерно… Этим словом можно было охарактеризовать любую черту человека-из-теста: от его перекошенных ушей, до его различной густоты рыжих бровей; от его кривых и неодинаковых ног, до слишком больших, выпяченных верхних зубов; от его крупного горба на спине, до его скрюченной, маленькой цыплячьей ручки. Швеи бы заплакали, глядя на одежду человека-из-теста: так грубо скроить куски материи мог только абсолютно безнадёжный портной, имеющий весьма смутные представления о том, как должна выглядеть человеческая одежда.
Второй мужчина сидел за спиною горбатого, лицом к костру, и на фоне яркого пламени можно было разглядеть лишь очертания его силуэта. Если бы не утомленный голос, эту неподвижную фигуру можно было бы принять за большую вазу:
- А вы?
- Са-самые, что н-ни-н-наесть, н-настоящие! – закивал вылепленный, подбодренный голосом второго незнакомца.

Отредактировано Гвейн (06-06-2013 12:54:59)