Большое собрание племен, или Морынгол орков в этот раз проходило в опасной близости от границ с империей. Дозорные уже несколько раз ловили неподалеку от становища посланных к ним от людей лазутчиков. Ловили и предавали немедленной смерти, так как чужакам не место на Морынголе.
    Собственно и сами, приближающиеся к раскинувшемуся в сухой степи бескрайному морю шатров, орки сейчас были не более чем чужаками и изгоями. Конечно, не настолько, чтобы первый же встречный дозорный пустил в них стрелу, но и не на столько своими, чтобы у шатров своего племени они могли надеяться получить ногу быка и чашку кумыса. Это право было у них отнять пятнадцать лет назад, но теперь они возвращались обратно, чтобы вернуть себе и шатры и кумыс и женщин и вообще все то, что принадлежало им по праву рождения. Они, это Данир Щитоносец, Даргот, Мог Могучий и он, Готмог Караванщик, прежде носивший немного другое имя и прозывавшийся в родной Орде Костоломом.
   Их неоднократно замечали дозоры, как верхом на массивных грозных лиму, так и ловкие и незаметные, спрятавшиеся в степных балках, секреты. Да и не мудрено – орокуэны двигались ни от кого не прячась и всем, подваливавшим с вопросами коротко и честно отвечали: «Орокуэны. Издалека. В Орду». Обычно этого хватало, чтоб к ним никто не цеплялся. Не могло в наивных головах степных воинов уместиться такая хитрая мысль, что враг мог подослать лазутчиков из ушедших в империю орков-изгоев. Ведь для большинства орков понятие рода, клана если хотите, орды – священно и им не может быть изменено ни при каких обстоятельствах. До определенного времени так считал и сам Готмог, пока не повстречался в империи людей с представителями своего народа, решительно порвавших со своими родичами и поступивших на службу человеческому хану… как бишь его? Императору!
   Спокойная же дорога закончилась для орков-орокуэнов в тот момент, когда они наткнулись на разъезд из их собственной Орды, из которой были изгнаны воинами нового хана полтора десятка лет назад. Конечно, с той поры прошло не мало лет, но такой позор так просто не забывается. Пройдет еще лет пятьдесят, а о них все еще будут вспоминать как о проигравших, если, конечно же Духи их Предков не смилостивятся над ними и не решат помочь в грядущем деле. А помощь не помешает. Пока же главный дозорный смотрел на них с явным подозрением и неприязнью, явно узнав замершую перед ним четверку орков. Встреченный ими разъезд посверкивая железом на ярком солнце стоял на холме, в полном молчании, нарушаемом лишь сопением и нетерпеливым потоптованием лиму, ожидая пока четверка верховых достаточно приблизится к ним. Главным дозорным, судя по всему был массивный широкоплечий орк, одетый в кожаный доспех с нашитыми на него внахлест стальными чешуйками и в обернутом от солнца тканью железном шлеме на голове, восседающий на таком же громадным, подстать своему всаднику, быке-лиму. Его воины, по степным меркам, были экипированы ничуть не хуже, командира и держались немного позади, устремив в небеса стальные блестящие широкие острия своих пик. Опустить их и нацелить на незваных гостей – секундное дело
— Зачем вы идете к орокуэнам, изгои? — Чуть привстав в седле, громогласно, так чтоб слышали все, вопросил передовой орк, когда путники приблизились на достаточно е расстояние. — Разве вы не знаете, что с вами сделает хан, если вы нарушите его волю и придется к нашим шатрам?!
— Мы идем бросить ему вызов! — Проревел в ответ, один за всех Мог прозванный Могучим, так же приподнимаясь на стременах. — Это наше право Крови! Никто не в силах его нас лишить, даже твой хан!
По лицу дозорных скользнула неясная тень. Отсюда Готмогу не было понятно, о чем они сейчас думают, но оспорить правоту Мога они не могли. Право крови священно и лишить его не может никто. Но и означало оно, что тот, кто решил им воспользоваться идет либо чтоб победить, либо чтобы умереть – иного в этом случае было просто не дано.
— Добро! — Огладив острый подбородок, после минуты молчания пробасил командир дозора. — Идите дальше, на встречу солнцу! Мы сообщим о вас хану!

Подействовало. Готмог снова раскрыл рот собираясь, было, еще раз повторить оскорбительное прозвище, как полог шатра распахнулся и на его пороге возник хан. Без сомнения, за годы их изгнания он сильно изменился, немного обрюзг и раздался в поясе, но при этом он был орком, а значит крепкие мышцы и широкие его плечи никуда не делись. А брюхо… что брюхо? Про такое говорят брюхо не от пива, а для пива. На хане были надеты простые кожаные штаны, которые обычно носят орки, и дорогой, шитый золотыми нитками халат нараспашку. На запястьях Гуюка поблескивали золотые браслеты, а у пояса висела изукрашенная драгоценными камнями сабля, стоившая больше чем все оружие изгнанников вместе взятое. Хан хмуро взирал на них сквозь растрепанные волосы, грозно уперев руки в бока.
— Кто посмел оскорблять меня?! — Грозно вопросил он, потом увидев выстроившихся перед шатром полдесятка соискателей, глумливо осклабился. — А, это трусливые беглецы, позорно купившие себе свои жалкие жизни изгнанием? Они, видимо, совсем потеряли разум, раз решились снова явиться к нашим шатрам! Какой смерти мне предать вас? Содрать кожу или посадить на кол? А может быть и то и другое?
Гуюк засмеялся, мечтательно прищуриваясь, а слово взял Данир Щитоносец, крепкий и широкий как дверь в кабацкий сортир и надежный как засов на крепостных воротах.
— Не тебе, Гуюк, обвинять нас в трусости! — Оскали мощные клыки, прорычал Щитоносец. — Ты, ослабил народ орокуэнов своим правлением! Ты, подло убивал лучших воинов, в ночь перед поединком! Ты, принес нашему племени стыд и бесславие! Мы одни из немногих оставшихся, помнящих прежние времена и мы вернулись, чтобы положить конец тому позору, что ты несешь нашему роду!
Данир говорил громко и уверенно, обличающее тыкая в хана пальцем и патетически воздевая сомкнутые кулаки к небесам, будто возмущаясь, что живущие на них Души Предков так долго терпели это бесчестие и не уронили на подлого хана какой-нибудь молнии. Над собравшейся толпой орков взлетел, будто стая испуганных голубей, возбужденный ропот, который тут же стих, едва Данир продолжил свою речь.
— По древнему родовому Закону Крови, дающему нам право на поединок, мы, вызываем тебя на бой, Гуюк Женоборец!
— Что? — Переспросил хан, сощуриваясь, — все… эм… мэ… гм… — Гуюк забурчал, сосредоточенно загибая пальцы по числу вызвавших. — Все пятеро? Гы! Я принимаю ваш вызов и намотаю ваши кишки на рога своего лиму!
Толпа шумно зеревела, приветствуя решение хана. Еще бы, это ж битва! У орков не так много общественных развлечений. Кроме массовой пьянки и драки, которые друг другу частенько сопутствуют, в их ряду числится война и такие вот судебные поединки. Самые нетерпеливые уже дернули бежать за линию шатров, в песчаную степь, чтобы занять самые лучшие места в ближних рядах (и самые опасные, к слову, но когда орка страшила опасность?), но хан всех обломал, объявив, что биться будет завтра.
— На рассвете! — Уточнил он. — Сегодня я отдыхаю, да и Предки осудят меня, если я убью этих глупцов, не дав им отдохнуть после дальней дороги. Я не хочу чтобы меня обвиняли в низости!

Отредактировано Готмог (17-11-2015 14:11:20)

...- Это последний! - огласил округу бодрый крик. Последний отмеренный сверток лег в старую, обитую грязноватой цветной холстиной повозку.
Нечего откладывать - пора в путь. Пожилой, но еще не утративший крепости тела и остроты взгляда Сонакай, отерев лоб, глянул на еще зеленевший на севере простор - зеленевший, вестимо, по степным меркам.
Звери зашевелились в степях, звери что-то чуют, птицы отчего-то летят на запад. Этой ночью падали звезды, исчезали, как искры от костра. Ведун сказал, это к большим переменам и смертям. Конечно, никому не нравились такие знаки, да ничего не попишешь...
Словно вторя этим предзнаменованиям, далеко за край-небом который день грозно вышагивали орочьи отряды, стягиваясь к Морынголу. Весть об этом успела уже облететь всю Степь и скорее всего уже перебралась за Хребет. Это тоже ничего хорошего не сулило, и все степняки нет-нет, да перешептывались, встревоженно, как Сонакай сейчас, глядя на север.
В Степи беда недорого стоит. Но и беду надо суметь на прибыль себе провернуть.
Табор гудел, собираясь у повозок и прощаясь с отъезжающими. Беда бедой, а торговать надо: когда еще они столько орков вместе застанут? А орчанки за степные масла да краски хорошо платят... Кому-то надо отправляться: вместе с Сонакаем - еще восьмеро, да совсем еще зеленый Мануш, да две бабки-распорядщицы. Может, помоложе бабы порасторопней будут, да кто ж молодух по своей воле в орочьи лапы повезет? Э, самим нужны...
Молодой, с черными, как уголь, лоснящимися кудрями Мануш, подтягивая подпруги да выравнивая стремена, все озирался куда-то в сторону. Пожилой степняк видел: его жена, совсем еще девчонка, пряталась в толпе - глаза на мокром месте - и каким-то удивительным образом была отовсюду заметна. Потом выбежала, стала цеплять ему на шею какие-то обереги, обливаясь слезами. Верно, парень-то и лежанку с молодухой размять еще как след не успел - а уже в путь. Ну да такое время нельзя упускать... Однако ж экая блажь эти побрякушки!
Но одно неоспоримо: путь очень опасен. Даже с охранным знаком Молота никто не поручится...
"Помогайте, ковылевый дух да ветер-бродяга, нам, старым своим попутчикам!"
Лошади стояли, уныло опустив головы, и пощипывали жесткую траву, словно тоже предчувствуя изматывающий, тяжкий путь. Сонакай потрепал одну по гриве. Ничего. Коли достанет им удачи, знатный они барыш с этого пути возьмут, ай хороший!
Степь впереди переливалась мерцающими волнами, трепала ветром волосы и женские платки. Табор тоже завтра снимется да уйдет - на запад, вослед за птицами, к Сола-Мира. Кто знает, чего ждать от орочьей крови, лучше не испытывать удачу, коли самые быстрые кони уходят из табуна... Сонакай крепко поцеловал жену и по-молодецки запрыгнул в седло, поправив на поясе тяжелую, грубо слаженную, да верную саблю.
- Ну, достанет прощаний! Трогай! - махнул он рукой повозчикам.
Никто не знает, с чем они вернутся, и вернутся ли вообще...
* * *
Перед глазами душная взвесь пыли, все пропитано горьким запахом солончаков. Караван почти крадется, уныло оглядывается, не покажется ли где беда, и вновь упирается взглядом в сухую землю. Белое солнце щедро поливает путников жаром - знай отирай только соленые капли. Не слышно, не видно зверя, только бурые, совсем неприметные ящерки испуганно соскакивают с горячих камней из-под конских копыт. Чуть поскрипывают повозки и хрипят лошади, дергая чуткими ушами. Сонакай погладил свою кобылу по холке: даже коли степняки врага проглядят, кони-верные братья все учуют.
"Хорошо!"
За спиной мужчины то и дело раздается бабий вой, они тянут долгие, раздольные песни:
- Были бы, были бы у меня сокола крылышки...
Эгей! Мэ б злета-а-ал бы...
Эгей! Мэ б злета-а-ал бы
Да кэ родна двум братушкам...
Степняк хотел было одернуть их поначалу - так обращать к себе жесткие темные глаза степи! Но, обернувшись, увидал плоские, медные лица своих спутников, что тоже тихо подпевали распорядщицам, и махнул рукой.
Пускай поют, пока хочется, - песня не дает застояться крови.
Баб, сидящих на краю повозок, даже не видно в пестроте клажи. Но полный, глубокий голос их заполняет все вокруг каравана, тянется к самому солнцу:
- Эгей, мэ злета-ал бы...
* * *
Чем ближе они приближались к огромной орочьей стоянке, тем чаще им попадались дозорные разъезды и разведчики. Чужаков в Степи никто не жалует.
- Дозволение у нас! - Сонакай спокойно да предусмотрительно издалека показывает каждым ханский ярлык. Много они в свое время за эдакую ерунду отдали, только не торговать бы им так же бойко без нее - первый же такой разбойничий отряд смел бы их, пожег да разграбил все их добро - и поминай как звали.
Хорошо, когда есть, с кем договориться...
- Товар везем на продажу. Все чин чинарем у нас уплочено.
Кое-кто недоверчиво заглядывает под холстину, но караван все равно пускают дальше, неохотно, ворча и хмурясь, но уговор есть уговор - хотя бы для этих племен.
- Что за народ эти орки, - вздыхает Мануш, когда они теряют в пыльной мгле очередной отряд и уже не различают на золотом поле темные пятна тучных лиму. - Отчего им всем не торговать, как след?..
Сонакай молчит. У степи, особенно у здешней, есть и глаза, и уши...
Совсем скоро ветер стал нести запах дыма, пота и скота, и, обогнув каменистый курган, караванщики увидали огромную пустошь, всю залитую рябью шатров и курящихся дымков и сотен тел, снующих промеж них.
Добрались...
Обитатели малых и больших жилищ, мощные и устрашающие порой даже попривыкших к таким соседям степняков, любопытно поглядывали на прибывших и поток насмешек стал сыпаться на головы людей.
- Э, глядите, жеребячьи душонки пожаловали! - гоготал кто-то из толпы.
Наездники молчали, не отвечая на издевки. Не драки ж они тут учинять приехали, знали, не к батьке с мамкой едут, чтоб их привечали ласково! Остановив часть повозок у края шумного моря шатров и крупных зеленоватых фигур, что словно были порождениями серой степной земли, Сонакай отправил остальных чуть дальше по краю стоянки. Чем больше народу они охватят, тем быстрей все продадут да смогут поспешить домой. Задерживаться среди малодружелюбной крови ему не хотелось.
Орочьи женщины уже потихоньку стягивались к наскоро сколачиваемым степняками лоткам. Баба-степнячка снялась с повозки и, деловито распоряжаясь, какой да откуда товар брать, уже начала попутно о чем-то судачить с рыжеволосой орчанкой, словно бы не два разных народа, а две кумушки на базаре повстречались.
"Вот же! Что ни кровь, а бабы везде одинаковы!"
Толкнув свою кобылу, Сонакай поспешил за второй частью каравана проверить, не обижают ли там его соплеменников. Лишь тогда Сонакай, наконец, смог выдохнуть. Кажется, обойдется. Однако же что за блажь этим оркам тут такое сборище устраивать? Разведать бы... Захватив с собой отложенные заранее свертки с богато расшитыми тканями да небольшие бутылочки с благовониями, мужчина отправился на поклон к этому их... Гуюку. Не то, чтобы степняку очень претило это делать, но безопасность их каравана была пока важней его недовольства. Старший он все же...
Да и ничего не попишешь - обычаи...
Однако, шагая все глубже внутрь этого муравейника, все реже и реже видел он встречных, только детвору эту орочью - бегают шустро, но где им до родных проворных да сметливых степных черномазых ребятишек! - да женщин кое-где... Но впереди слышен гул, и мужчина идет на него, точно зная - сейчас-то он и выйдет, куда надо.
Оказалось, что и когда надо.
Где-то ревел незнакомый голос:
- ...Ты, ослабил народ орокуэнов своим правлением! Ты, подло убивал лучших воинов, в ночь перед поединком! Ты, принес нашему племени стыд и бесславие!..
А вот это уже было интересно. Мужчина поспешил вперед, но совсем скоро наткнулся на плотную стену широких спин: зевак тут и без него хватало. Сонакай, забравшись на небольшой камень близ шатра, пытался глянуть поверх голов толпы, но где там! Выше этих голов и не плюнешь даже... Народ шумел, свистел, обсуждал услышанное - за этим балаганом почти ничего не было слышно, но самое важное степняк все же не упустил:
- По древнему родовому Закону Крови, дающему нам право на поединок, мы, вызываем тебя на бой, Гуюк Женоборец!
Мужчина присвистнул, благодаря свою удачу, что оказался в этом месте в это время. Вечно эти орки царя своей голове не найдут, вечно и тот им не люб, и этот... Определились бы уже, а им, степному люду, спокойней бы жилось... Однако как хорошо, что он оказался тут!
Орки откликнулись на заявление оглушительным ревом. Сонакай вздрогнул - жуткий все же звук. Под такой же рев эти же кланы когда-то резали его предков... да и сейчас режут его кровь. Этот рев заглушил ответ хана, толпа заметно оживилась, мелкого в сравнении с местным населением степняка стали теснить и толкать, словно торопясь куда-то...
- На рассвете! - наконец донесся до ушей мужчины второй голос. - Сегодня я отдыхаю...
* * *
Когда Сонакай вернулся к своим, уже начинало темнеть, и зловещее алое солнце неспешно катилось к горизонту. Долго ждал степняк дозволения встретиться с "отдыхающим" ханом (будто бы до этого этот увалень поле пахал!), долго рассказывал да выслушивал, льстил и сообщал кой-какие вести из Империи, пока наконец, полностью измотанный, не был отпущен с миром и приглашением заявиться сегодня на пир, приготовления к которому он успел заметить, когда выходил из огромного, способного вместить и пару повозок, шатра.
Надо признаться, приглашению мужчина обрадовался. Законы хоть малейшего гостеприимства почитаются и у орков, авось разделенный вместе хлеб обережет их от излишних нападок. Надежду лучше не лелеять, но лишним не будет...
Так или иначе, не откажешься.
Свои уже, собравшись поодаль от орочьей стоянки, уже развели костры. Эти огни мерцали Сонакаю куда приятней и родней, да, видать, недолго ему около них греться. Видел он, как куховарили у одного из костров бабы, слыхал, как тихонько да умело наигрывал на дрянной гитаре Мануш, - и ускорил шаг. Завидев его, молодые вскочили. По их лицам степняк понял, что и они уже наслушались толков про завтрашний бой.
Ну, их-то это дело не касается.
- Ну что, много ли сторговали? - поинтересовался он усталым, но веселым голосом.
- Вдоволь будет, мы ведь уже пополудни добрались, - пожали плечами ему в ответ и тут же спросили прямо в лоб. - Что слыхал?
- Не больше вашего, - уклончиво отозвался степняк. - Хан позвал к себе на пир, надо идти.
- Э, знаем мы их гостеприимство - перережут как курей! - сплюнул один из повозчиков.
- Авось не перережут. Как гость ни плох, а кнутом не встретишь - даже орки это знают... Но стоит быть осторожными. Быстролетным гостям всякий рад, может, и обойдется. У них сейчас и без того забот хватает, сами же слыхали. Не дойдут их лапы до нас.
- А как же кулеш, батюшка! - всплеснула руками одна из баб, расслышавшая под конец, о чем толкуют мужчины.
- Да мне ваша стряпня помилей орочьей снеди будет, только нельзя сейчас, коли хан позвал... - улыбнулся ей Сонакай.
- Велика птица...хан! - презрительно фыркнула она и отвернулась к котлу, пряча смуглое, раскрасневшееся от жара лицо за завесью волос.
Не дожидаясь ни кулеша, ни звезд, ни появления месяца в небе, старшие степняки поднялись собираясь коли не до зубов, да так чтоб хоть чем-то коли что спины братьев по крови прикрыть. В чужой стороне никогда не знаешь... Молодняк вроде Мануша да баб оставили у костров. Больно горячи эти юнцы, с орками не пройдут их петушиные замашки. Под хмелем слово за слово - глядишь, и до распри дойдет. Этого еще не хватало...
Старики уж умеют держать язык за зубами.
Когда они явились обратно пред ханский шатер, там уж вовсю гуляли. Стол степнякам, вестимо, отвели поодаль, без особого почету, зато на харч не поскупились. А торгашам и не обидно: приехали ж они незваными - вот и садись на краю. Да и с чего б их почитать, им того и не надобно...
Мужчины уплетали за обе щеки, не страшась какой подлянки: яд - не орочье средство. Вот наскочить да глотки перерезать али череп пробить - это да, а яды уж не по их части. Хотя, говорят, из черного граната не только пиво наловчились варить... Степняки ели, перебрасывались фразами на общем да на своем наречии и, казалось, мало на что еще обращали времени, да только спроси у любого, где на какому боку у какого орка тогда сабля висела, а он - раз! - и ответит не задумываясь. Хотя, конечно, на драгоценные камушки да мастерство ковки глаз у торганшей был набит лучше.
Сонакай тоже внимательно оглядывался по сторонам, видал недовольную рожу хана, слушал сальные анекдоты, перелетающие от стола к столу. И отчего ему вдруг вспомнилась тихая игра Мануша тогда, у костра?.. Может и схожи жизнью своей степные кочевики, только вот орки отчего-то на своих не пирах не поют сладких и горьких песен, не пляшут бойко и плавно - неладно это... Что за добрый ужин без пляски? Но в чужой шатер да со своим законом...
За соседним столом, таким же отставленным, как и их собственный, сидело еще несколько орков. Среди их разговоров Сонакаю казалось, что он слышит тот самый голос, что так громогласно звучал днем, и потому он украдкой, но с цепким любопытством разглядывал этих, по видимому, тоже чужаков. И, судя по тому, как они переглядывались с ханом, догадки мужчины были верны. Продолжая спокойно сидеть на лавке и изображать абсолютное безразличие, он все же цепко следил за всем вокруг: не разгорится ли где спор, не промелькнет ли где в перекрестьях взглядов искра?..
Никогда не знаешь, что сможешь провернуть в свою сторону.