От судьбы далеко не уйдешь

…Гадалка собрала разложенное гадание  да, поблагодарив карты, убрала их со стола.
- Гляжу на тебя, соколик, что ты брови хмуришь… Знаю, не по душе тебе, да только кто ж знает, как Кружевница-то нить твою завернет, как выведет. Глядишь, добром к тебе придет. Ты думай себе, думай, да только от судьбы-то все равно далеко не уйдешь. Попомнишь еще мои слова. Вот у моей крови, знаешь, сказ один есть… - заметив, что ее слушают, степнячка закуталась в шаль и приготовилась к рассказу. – Жила однажды моя кровь – богатые был степняки, а удачи у них было, что воды в твоем море – черпай, а все не кончится. И был у тех степняков сын – один-единственный. Вот пришла пора ему жениться, да никак не найдет он себе пару, чтоб по душе ему была. И приснился ему как-то сон, будто приходит к нему нечистый и говорит, мол, хочешь судьбу свою узнать? Тот, вестимо, согласился – а ну как нечистый скажет ему, где невесту искать? А тот и сказал: «Иди туда и туда, увидишь деревню, зайди в крайний дом да постучись. И встретит тебя твоя суженая-ряженая».
Проснулся сокол, понял, что вещий сон-то, да пошел к отцу с матерью, сказал: «Пойду судьбу свою искать». Оделся в лучшие одежды, сел на самого статного коня – и поскакал. Приехал он в деревню, куда было указано, а открывает ему степнячка, девчушка-пичужка, да такая маленькая, во всем рваном да грязном. Взбурлила кровь в степняке: «Как, - думает, - я и на такой нищенке жениться-то буду! Э, нет, не надобно мне такой невесты!»
И задумал степняк недоброе… - девушка насупилась, увидев на лице слушателя насмешку. - Ну, что ухмыляешься – весь род человеческий такой, не только моя кровь! Ты не гляди, что я зим мало видала, - я на своих тропках с такими людьми встречалась – лучше б откреститься и не знать их, только десятой дорогой обходить!.. Так вот, зло замыслил сокол на девчушку, схватил ее и увез с собой – они и крикнуть-то не успела. Отъехал от деревни подальше и бросил ее на дорогу, на растерзание злой да голодной собачьей своре. А сам домой поехал, решил, будто уладил все.
Только ехала за ним дама бубновая, хороша да добра была, только бездетна. Отогнала она собак да подобрала девчушку. Вылечила ее от укусов, вымыла, нарядила, как дочку, вот и стала она у нее заместо родного дитя жить. Время прошло, и выросла маленькая пичужка в красавицу, что глаз не оторвать – песня, да и только! Глаза, что твои каменья, блестят, сама тонкая, звонкая, как тростинка, а губы алые, как кораллы огненные, одно слово – загляденье!
Вот однажды поехала она со своей матерью названой на базар, а там – тот самый богатый степняк. Он как увидал ту красавицу – так она ему полюбилась, он и сватов тут же заслал. Сыграли свадебку, повязала девушка платок на голову, как обычай говорит, да только и шею замотала. А муж ее и спрашивает:
- Чего это ты так платок-то вяжешь? – Развязал, глядит – а там следы от укусов. Он и спрашивает, что да как. И рассказала степнячка мужу, что жила она бедно, что приехал к ней красавец-степняк на богатом коне, увез ее и собакам на растерзание оставил.
Тут упал перед ней степняк на колени да сознался, что он это был, да так и сказал: «Знать, от судьбы своей далеко не уйдешь! Что на роду написано, то и будет!»
Гадалка вздохнула и поправила юбку:
- Так-то, соколик! Хочешь – верь, хочешь – нет, да только правду я тебе рассказала, так оно и было и так еще будет: не уйдешь от судьбы, не укроешься! Все равно придет, только следы другие оставит…
 

Змея

Степнячка закончила проводить черту вокруг стоянки, закрепляя ее наговорами, и обернулась к спутнице.
- Вот так. Теперь ни одному гаду ползучему не потревожить нас этой ночью. – Она отряхнула руки и вернулась к костру. – Не бывает добра от змей. Может, и сохранит нас Триединый, но лучше и самим поберечься. Коли не укусит, так будет, как в той песне… Э, да ты и не слыхала-то ее наверное!.. Ну нет, петь не буду. Длинная она уж очень, да и не поймешь ты на нашем-то наречии… Я тебе уж так лучше расскажу. Вот была у оседлых степняков, отца с матерью, одна-единственная дочь. И годков ей было, что уж самая пора жениха выглядывать. А любила эта девка одного парня из табора и каждый день что ни выдастся свободная минутка – сразу к нему бежала, посмотреть на него, поговорить. Да только стоило ей слово обронить при отце о любви своей, тот и слушать не хотел, говорил: «Не пара он тебе, дочка, вон, сама подумай, у нас и дом свой, и скотина какая, а у него что? Ни кола ни двора! Вот и думать о нем забудь».
Приходилось парню с девушкой без родительского ведома встречаться. Как-то поехал отец на ярмарку, и попросилась степнячка у матери, чтоб разрешила ей с отцом ехать. А та и не пустила. Только девка и так, и так, и наконец отпросилась – с подругами в ближний лес.
И пошла. Только не за ягодами да травами, вестимо, а чтоб милого своего повидать. Разбрелись подруги по лесу, а она отстала от них немного, села на камушек, стала ждать степняка, а его все нет и нет. Вот так ждала степнячка, и разморило ее на солнышке – она и уснула. А тут и ее любимый подъехал на лошадке. Только глянул он на нее – чуть с коня не слетел! Вылезла из-под смородинового куста змея, да так в рот к горемычной и залезла. А потом все дальше и дальше – так девка змею-то и проглотила. А как проглотила – так и проснулась, и словно холод ее взял. Она и говорит: «Как холодную воду во сне пила». Ничего ей степняк не сказал. Поговорили они между собой, да и разошлись.
Прошло время, и начали соседи замечать, что стал у девки живот расти, - слухи пошли по селу, пересуды – сама знаешь, как оно бывает… Как увидал отец такое дело – за кнут схватился. У моей-то крови с этим строго, не то, что у других бывает! С той-то поры вовсе не стало ей жизни – каждый день бил отец ее без пощады, бил да кричал, чтоб признавалась, с кем была, что живот нагуляла. А степнячка-то и не знает, вот и осталось ей плакать день да ночь. Смотрел на это ее молодец, мучился, терпел, крепился, но вот пошел он к оседлому степняку да говорит: «Знаешь что, отец, напрасно ты ее бьешь, не виновна она ни в чем. Просто твоя дочь заболела. Вот дай мне слово, что отдашь ее за меня замуж, тогда я ее вылечу».
А отцу-то что делать: сколько ты дочь не бей, а кнутом уж ничего не исправить, вот он и согласился.
На следующий день зашел молодой степняк в село, да в крайний дом, попросил хозяйку, чтоб пустила до хлева какого, раздобыл молока котел и вскипятил его. Разогнал всех любопытных да охочих до дива – что ж за хворь степняк лечить собрался? – сказал, что никому того, что будет, видеть никак нельзя, - вот все и ушли. Завел он степнячку, завязал ей глаза и вниз головой повесил. Та, вестимо, с перепугу тут же обмерла вся, а парень ей под голову котел с кипящим молоком-то и подставил. Полезла змея наружу – гады-то эти до молока охочи! – выскочила изо рта, да в молоке и сварилась. А за змеей и змееныши ее посыпались и тоже в молоко угодили. Все гнездо змеиное выпало, что степнячку терзало-пытало.
Ну тогда уж степняк опустил девку, вывел ее на свет Божий, да послал за отцом ее с матерью. Те пришли со степняками для подмоги, забрали дочь в дом родной, а степняк вынес котел с молоком и говорит отцу: «Погляди, отчего твоя дочь страдала, напрасно ты ее бил». Глянул старый степняк – так от ужаса чуть памяти не лишился!
Вот так-то… - Девушка подбросила в костерок хворосту. – Вот и посуди, сколько зла содеялось от змеи-то этой… Чем кончилось все? Э, ласточка, да не так уж сладко, как в песне поется, только гады ползучие тут уж ни при чем. Раз уж вылечил степняк девку, так надо было и отцу слово держать свое. И свадьбу сыграли, как положено. Только обидно стало оседлому, что не по своей воле он дочь замуж выдает: взял он ту змею, что сварилась в котле, отрезал от нее самый гадкий кусок да жениху подложил. Да только не углядел старый степняк за дочерью – вместе с мужем своим съела она кусок той змеи. А как увели молодых под полог, так они уж и не вернулись. Бросился туда отец – и обмер. Лежит его дочь с мужем – и оба мертвые.
От людей не убережешься, касатка. Кто ж их разберет – что у них на уме? Так хоть от ползучих гадов уберечься надо, коли от ходячих – никак.
 

Ласточка

…Послышался безудержный топот детских ног и крики:
- Беги, беги!.. Скорей! Быстрей! Беги!
Девушка отвлеклась от шитья и подняла глаза на несущуюся в ее сторону по пыли и золотой траве гурьбу загорелых, солнечных детей с черными кудрями и блестящими от озорства глазами. Двое мальчишек, самых взрослых, высоких и, следовательно, верховодящих всеми остальными, волочили за собой по земле толстые палки.
- …Скорей, скорей!
- Эй вы, баловники, нешто поколотить кого собрались? – окликнула их с улыбкой степнячка.
- Мать Гита сказала, чтобы касаткино гнездо сбили! – звонко ответила ей Славутно, девчонка шести годков от роду без одного переднего зуба. – Они у нее хлеб таскают, вот она и послала!
Улыбка с лица девушки спала.
- А ну стоять, озорники! Кому сказала! Никак у Гиты совсем помутилось в голове, а еще старшая, ты гляди ж! Ну пойду сейчас к ней!..
- Ллёна, а что не так? – Дети нерешительно подошли к девушке. – Ну подумаешь, птицы, что от них, убудет? Новое построят! Да, да! Только не у нас!
- Экие вы глупые, нешто не слыхали, что нельзя ласточкиных гнезд бить? Не к добру это, не бывает от того ни удачи, ни богатства.
- А что бывает?
- А то бывает! – степнячка улыбнулась. – Вот сказывала мне моя бабка такую историю, будто была у нее подруга одна, только была она даже старше-то Цинки нашей, так, что уже и кочевать не могла, вот и жила в деревне. Имени-то ее и сама Цинка не помнит уже, да и она сама вряд  ли помнила, памяти-то не было почти. Да и денег-то у нее тоже не водилось, уж  кончился на ее веку запас удачи, вот и жила она на самом чердаке да ходила побираться по деревням – где погадает по старой памяти, где хлеба выпросит. И сын у нее был, дурачок, сидел только на чердаке, да в игры свои чудные играл. Так и жили. Что насобирает старуха за день – вывесит за окошко, чтоб на чердаке не задохлось.
А под коньком дома того свили себе гнездо касатки и, казалось бы, на добро. Все, кроме вас, дурных, знают, что нельзя их гнезд ворошить, - то птица божья, домовая. Не прогонишь. А тут, как нечистый попутал, повадились птицы старухину еду склевывать, вот прям как у Гиты, только в вашем доме-то хлеба вдосталь, а у бедной старухи-то сколько? Да только что с птицы взять? Никакого спроса с птицы! «Как же так! – подумала степнячка. - Из последних сил я эту еду добываю, а тут птицы неразумные ее уносят?!» Взяла старуха палку и разбила гнездо.
А на следующее утро, не успела еще она уйти в деревню, как влетела к ней ласточка, ударилась об пол и – пуф! – девушка резко вскинула руками, сверкая глазами на детей, - обратилась в домовика. Подошел он к степнячке да говорит: «Ты, старуха, это гнездо на место поставь, а то не будет тебе житья на этом свете!»
Испугалась, вестимо, старуха – и так ее житье-бытье несладко, а тут еще и дух ей грозит. Да только глазом моргнула – уж и пропал домовик! Позвала она сына-дурачка и говорит: «Сынок, так и так, поставь ласточкино гнездо на место». Да только что за помощь от дурачка? Тот только посмеялся по-чудному и не стал ничего вешать. На следующее утро повторилось то же самое: снова прилетела касатка, ударилась об пол да обратилась в домовика. Взвыл он еще пуще прежнего: «Говорил же я тебе, старая, чтобы ты гнездо повесила на место. А ты меня не послушала!» Старуха перепугалась да стала от домовика открещиваться и приговаривать, мол, просила сына повесить, да он дурачок, не слушает. Дал ей домовик еще день сроку и сгинул.
Делать нечего: пришлось старухе самой лезть. Взяла она гнездо, попыталась его к коньку-то приладить, да только и так, и сяк, а ничего у нее не выходит – сама только чуть с крыши не слетела! Выпало у нее гнездо из рук и рассыпалось.
На следующее утро опять прилетела касатка, обернулась домовиком и говорит сердито: «Предупреждал я тебя, старая, да не послушалась ты меня. Вот и знай теперь свой срок: осталось тебе жить на белом свете всего одну неделю!»
Побежала старуха в церковь, служителю все рассказала. Да тот только и вздохнул: «Ничего тебе, старуха, не поможет. Это судьба твоя».
- И чего? Чего, Ллёна? – задергала Славутно юбку девушки.
- А чего? Так и случилось: умерла степнячка через неделю, - кивнула она. – А вы, неразумные, вон как радехоньки беду на себя накликать. Палки-то побросайте и гнезд касаткиных не ворошите. Ишь чего удумали!..
 

Откуда взялись русалки

- Ллёна, а, Ллёна! – Славутно потянула степнячку за руку. – А Баро говорит, будто видел русалку! А я говорю, что врет он все! Врет же? А ты видела русалку? Расскажи, расскажи!
- Э, милая, русалок-то мне не доводилось видеть. Других духов лесных – бывало, а русалок – миловал Триединый. Мало счастья с ними повстречаться, как оно с морскими-то – не знаю, а вот лесных да полевых сторониться надо.
- Почему? Почему?
- Да ведь они защекочут тебя! – девушка потянулась к малышке, принявшись щекотать ее под детский смех и визг. – До смерти защекочут!
- Неужто они злые такие? Отчего? – Славутно не сводила со степнячки любопытных глаз.
- Что ж тебе ничего сестры не рассказывали? Ну, слушай тогда. Давно это было. У одного степняка было три дочери. В большой строгости держал он своих дочерей, не давал им из повозки выходить, так что ничего они не видели и не слышали. И вот подошло время им замуж выходить. Много богатых женихов сваталось к ним, но всем они отказывали. Как-то раз спят сестры в пологе, и приходит к ним во сне старичок да говорит: «Идите в лес, найдете там поляну, на поляне этой стоит столетний дуб, под этим дубом будет вас ждать старая колдунья. Она и расскажет вам про вашу судьбу, кому из вас как жизнь обернется». Проснулись сестры, поговорили между собой и решили тайком в лес пойти, чтобы о судьбе своей дальнейшей узнать. Отправились. Набрели на эту поляну, о которой старик рассказывал. Видят они: и вправду, дуб стоит, да такой огромный, что верхушка его прямо в небо упирается, а под дубом старуха сидит, с одним огромным глазом и ртом таким кривым, как дороги в степи. «Пусть старшая подойдет ко мне», – приказала она. Подходит старшая сестра и спрашивает, что ей судьбой назначено, а та и отвечает: «У тебя, милая, на роду написано свой век под землей провести, твоя судьба стать женой подземного колдуна. Будешь ты связана с человеком нечистым, станет он тебя водить по своему царству, свои богатства показывать. Очень богат этот человек, богаче его никого нет на всей земле! Да только не увидишь ты больше света белого. К этому и приготовься.
«А как же сестры мои?» – взмолилась степнячка, только сказала ей старуха, мол, забудь их, больше ты их не увидишь. Рассердилась девка, не захотела под землю идти, с сестрами разлучаться. Да сказала ей старуха: «Как знаешь, только от судьбы не уйдешь, а вот не простит тебе подземный колдун, накажет тебя».
Подошла средняя сестра и спрашивает, что ей судьбой предназначено, а старуха и отвечает: «А у тебя такая судьба, милая: быть тебе женой лесного человека. Пойдешь ты в лес, а он уже тебя там ждать будет. Нет никого на свете сильнее лесного человека. Если уж он полюбит кого, так сделает этого человека счастливым, но если его прогневить, то не жди добра. Будет он тебя по лесам водить, от глаза людского хоронить, о жизни лесной рассказывать. Только звери и птицы будут твоими друзьями, а от людей тебе придется подальше держаться».
«А как же сестры мои?» - спросила степнячка, а старуха ей вновь говорит, мол, позабудь о них, судьба такая. Рассердилась средняя сестра, топнула ногой, не пойдет, мол, за лесного человека…
- И я бы не пошла! – замотала головой Славутно. – Ни за что бы Лилу с Зорой бы не оставила!
- Экая ты, касатка, да ведь нельзя судьбе своей перечить. Да и страшный он, лесной человек, если прогневать его, накажет. Вот и пригрозила этим средней сестре старуха, да только той ни горячо, ни холодно.
Подошла младшая сестра и спрашивает, что ей судьбой предназначено, а старуха и отвечает: «А твоя судьба вот какая. Пойдешь ты к морю, сядешь на берег и будешь ждать. Поднимется море, и выйдет на берег морской царь со своими двенадцатью сыновьями. Так вот, милая, судьба твоя жить у этого морского царя. Море твоим домом станет, доченька. Все богатства морские твоими будут, да только не увидишь ты людей больше, одни мертвые будут в твой дом заходить. А с ними какой разговор?»
Только вздохнула младшая, ничего не сказала – не скроешься ведь от судьбы.
В ту же ночь опять пришел во сне к сестрам тот же старичок, спросил, узнали ли о судьбе своей. А старшая со средней ему и отвечают, мол, не хотят судьбы такой, не пойдут никуда. Только младшая молчала, а потом спросила: «Скажи, дедушка, а когда это предсказание исполнится?» Тот ей так и сказал, мол, надо под самый исход месяца идти ей на берег морской, и будет с ней все, что старуха сказала.
Пришло время сестрам идти: старшей – в пещеру, средней – в лес, а младшей – на берег моря. Старшая кричит: «Не пойду! Лучше удавиться, чем под землю идти». Средняя кричит: «И я не пойду! Лучше в реке утопиться, чем в лесу, как зверь, жить!» А младшая ничего не сказала, только собрала узелок свой да на берег моря пошла. Пришла, села на камушек и ждет. Ровно в полночи расступилось море, и вышел морской царь, седой и лохматый, как туча. Увидел, что пришла степнячка и говорит ей: «Спасибо тебе, милая, что не испугалась, что с судьбой своей спорить не стала. В награду за это я исполню любое твое желание. Придет время, и ты загадаешь его. Не бойся, доченька, не в жены тебя беру – беру в дочери. Ведь у меня есть двенадцать сыновей, а дочери нет ни одной. Уж мы о тебе будем заботиться». Расступились волны морские и приняли морского царя вместе с девушкой. Живет она год у морского царя, живет другой. Тот на нее не нарадуется, чуть на руках ее не носит. И братья ее новые – сыновья морского царя – привязались к ней всей душой. Хорошо ей в морском царстве живется, да только одна дума ее тревожит: хочется цыганке сестер своих повидать. Пришла она тогда к морскому царю: «Помнишь, - говорит, - батюшка, обещал ты одно мое желание исполнить, какое бы я ни загадала». Тот кивнул, и загадала девушка хоть одним глазком на сестер своих поглядеть. Нахмурился морской царь, опечалился: «Эх, милая, не жалко мне тебя к сестрам отпустить, боюсь я только, что не принесет тебе эта встреча радости». Да только степнячка не отстает: какая б правда ни была, она все равно-то правда. Приказал тогда морской царь сыновьям провести ее к сестрам, те взяли ее под руки и вынесли на берег. Подходят они к табору, и видит девушка: у шатров две девки со степняками разговаривают, да только мужчины к ним подойти боятся. И стоят, бесстыдницы, в чем мать родила, волосы длинные, до пят, а сами девки красивые – глаз не отведешь! Вот и степняки не выдержали, подошли к девкам поближе. Схватили их девки и давай щекотать! Вот до смерти и защекотали!
Узнала девушка в них сестер своих и заплакала. А те, как увидали ее, тут же к ней кинулись да рассказали, что не послушались они старухи и теперь наказаны. Старшую подземный человек сделал полевой русалкой за то, что не стала его женой. А среднюю лесной человек не пощадил, обратил лесной русалкой, и нет им с тех пор покоя. Вот погоревали сестры и разошлись в разные стороны, каждая к своей судьбе.
Вот так-то, касатка, бывает, если судьбу свою не слушать. Не послушались сестры, вот и стали русалками на веки вечные…
- Так, выходит, Баро все-таки врал? Они же защекотали бы его, да? До смерти?
- Ну, как знать, может и видел, да только издалека, а там и привидеться могло. Я б ему не особо верила, тот он еще хвастун, - степнячка подмигнула девочке и потрепала по темной головке. А та только услыхала – тут же умчалась:
- Баро, Баро, а Ллёна сказала, врешь ты все! Не видал ты никаких русалок!..
 

Рыжая лошадь

- …Так не дашь? Нет? Экий ты недоверчивый, - степнячка недовольно усмехнулась. – Ну да сама знаю, что про мою кровь говорят. Только знаешь, степняк-то степняку рознь. У нас и благодарить умеют, и помогать возьмутся, коли человек добрый. Вот тебе какой сказ расскажу, ты такого и не слыхал, да только это все правда, провалиться мне сквозь землю, коли вру! Поехал как-то степняк моей крови на базар, коней менять, у нас-то с конями родство есть, оттого так все ладно и складывается всегда. Вот и в этот раз удача у него была, много денег выручил степняк, еще и лошадь хорошую взамен взял. Накупил еды всякой, одежки и домой отправился. Едет и нарадоваться не может: «Довольна будет жена, детишки обрадуются. Сыты будут и одеты».
Да только путь был неблизкий, и застала степняка в дороге ночь. Но беда ли то? Остановился он, разжег костер, стал себе какую-никакую стряпню мастерить. Только собрался поесть, как вдруг из лесу старичок выходит прямо к нему да спрашивает, что, мол, он здесь делает? Тот и отвечает, так, мол, и так, домой едет с ярмарки, да еще и похвалился, сколько добра домой везет.
А старичок у него и начал просить, чтоб пожалел старика: «Долго хожу я по лесу, проголодался, устал, башмаки поизносились, одежка пооборвалась! Дай, - говорит, - у твоего костра посижу, погреюсь да поем, что ты дашь». Ну степняк и стал угощать, разве жалко? Только старик все ест и ест, ест и ест да все просит, мол, не пожалей для горемычного куска хлеба. Так всю еду и съел, что степняк на ярмарке купил. Вытер он тогда усищи свои и говорит: «А не дашь ли ты мне что-нибудь из одежки? Погляди, все залатано-перелатано, стыдно и в люди идти». Пожалел степняк старика, стал ему одежду протягивать, а тот все надевает и надевает, надевает и надевает. Так во всю одежду влез, что у путника была, и говорит, мол, спасибо тебе, за доброту твою я тебя не забуду. Сказал это – и как сквозь землю провалился!
Просыпается наутро цыган, а нечего ему домой везти: ни еды нет, ни одежки. Понурил он голову, да делать нечего: надо домой возвращаться. Теперь-то уж этого старика днем с огнем не сыскать. Запряг он коня да поехал. Едет он и видит: прямо поперек пути рыжая лошадь встала, шерсть у нее огнем красным да золотым горит, глаза сверкают! Заглядение, а не лошадь, чудо небесное! Только вот стоит она и не дает проехать. Хлестал своего коня степняк, бил, да только тот стал, как вкопанный: не хочет везти телегу, и все тут! Только не зря кровь моя говорит: «Чёрный жеребец удачный для обмена, а красная кобыла счастливей всех». Так вот и было: подбежал степняк к рыжей лошади да со всего плеча как хлестнул ее, чтоб ушла уж наверняка! Глядь, а она и рассыпалась! Посмотрел он на землю, а вместо рыжей лошади – куча империалов золотых, лежат да, как солнце, сверкают! Обрадовался степняк, понял, что это старик-лесовик так его отблагодарил за то, что не пожалел для него и последнего куска хлеба.
Так оно было, сокол! Скажешь, не видал еще такого, чтоб тебе моя кровь помогла? Да только и моя кровь лошадей-то красных небось не от каждого получает! Так-то!